Нора [сборник] - Анатолий Алексеевич Азольский

к бумажке, громоздя ложь на ложь. Кстати, лже-Савкин к Алабину на прием попал случайно, начальник пенсионного отдела ушел со службы во второй половине дня, и Алабин, заместитель начальника управления по инспекции, вынужден был распахнуть двери самозванцу. Раздираемый сомнениями, Коваль прорвался к своему начальнику. Враг, сказал он, с поражающей наглостью ходит по советской земле, предугадать его следующие шаги невозможно. Мало-мальски подготовленный профессионал никогда бы не сунулся в Министерство Вооруженных Сил, имея на руках абсолютно фальшивые документы! Они — камень, тянущий его на дно, кровь, которую надо немедленно смыть с рук, с одежды! Но и на обычного уголовника этот лже-Савкин не похож. Тем не менее — не подключить ли к розыску и следствию другие отделы?

— Дилетант, уголовник, залетный фраер — это ты брось! — отпарировал начальник. — Этот визитер даст тебе сто очков по выучке. И к финансисту он пошел не сдуру, не зря. С его помощью убедился: доставшиеся ему документы не годятся, с ними он провалится. Рискованно, не отрицаю. Но иного выхода у него не было. Роль майора ему навязали обстоятельства. А они — там, в Ленинграде. Поезжай туда.

12

Коваль на сутки выехал в Ленинград, дав Киселеву важное задание: поговорить с Алабиным и выпытать у него исчерпывающие подробности. То есть как вел себя лжеСавкин у полковника, как протекала беседа, как выглядит шпион, имеет ли особые приметы, упоминались ли в разговоре какие-либо имена, факты, географические пункты и в здравом ли уме тип, ввалившийся к Алабину выклянчивать пенсию.

Личное дело полковника Алабина доставили в Управление, Киселев изучил его и приуныл: не за что зацепиться! Связался с военной прокуратурой столицы, там ему оформили документы, и он, следователем этой прокуратуры, явился в финансовое управление, встретился с возможным фигурантом по делу.

Разговора не получилось! Полковник Алабин продемонстрировал ту самую бдительность, что хуже разгильдяйства и болтовни: заподозрил Киселева в действиях, караемых по статье за взятку.

Придя утром на службу, Алабин приказал себе: Савкина — забыть, майора — вон из головы, и так погрузился в дела, что и впрямь не вспоминал вчерашнее. И, возможно, затолкал бы на задворки памяти странного майора, не позвони ему из бюро пропусков. К вам, сказали, капитан Киселев из прокуратуры.

Вошел офицер, в котором легко угадывался особист без надежд на скорое продвижение по службе. Затараторил: уже третий день в разные министерства обращается с жалобами некий майор, который, как выяснилось, всего лишь контуженный старший лейтенант. Стало известно, продолжал Киселев, что самозванец вчера побывал в этом кабинете. Так не расскажет ли полковник Алабин об этой встрече?

С ледяной улыбкой выслушал Алабин шустрого визитера. Таких настырных наглецов он немало повидал на своем веку. Глянешь на себя глазами этих уполномоченных — и подозрения возникают немедленно, а у тех свой взгляд на биографию Алабина, к примеру: происхождение явно не пролетарское, родители из служащих, отец образование получил в университете, откуда попросили Владимира Ильича, мать из купеческой семьи, жена — дочь профессора, зато остальное столь безупречно, так изучено и проверено, что наводит на мысль об умело скрываемой порочности. Такие уж мозги у особистов, потому и цеплялись к нему не раз, как бы между прочим спрашивая: «Вас вчера видели с бывшим полковником царской армии… Давно знакомы?» Этот капитан Киселев, подумал Алабин, — голь перекатная в органах. А голь на выдумку хитра, и уж какую-нибудь каверзу капитан сейчас придумает.

Тот и придумал. Выложил на стол бумажник, вспухший от толстой пачки денег, — чтоб сбить хозяина кабинета с толку и забросать его вопросами, ответы на которые будут, конечно, путаными.

Вопросы прозвучали, ответа не последовало. С той же ледяной улыбкой полковник потянулся к телефону, вызвал управленческого особиста и в присутствии того обвинил Киселева в даче взятки. Где-то за пределами кабинета недоразумение, конечно, выяснится, следователь прокуратуры превратится в офицера военной контрразведки, два особиста стакнутся.

Алабину же надеяться не на кого, и он приступил к собственному расследованию.

Он вспомнил вчерашний день — что делал, кому звонил, с кем и о чем договаривался. После обеда был у генерала, затем — к себе, минут десять вчитывался в проект приказа, который пойдет на подпись в Совет Министров. Секретарь доложил о майоре Савкине. «Пригласите…» Майор вошел. Упругий спортивный шаг, умение владеть собственным телом, каждой мышцею; строевые приемы, не характерные для Советской Армии: походка, манера представления, разворот ладони, когда рука пошла к виску, способ, каким снятая фуражка держалась у бедра, — Алабин тогда подумал, что перед ним — кадровый офицер, в войну отправленный либо к чехам, либо к полякам, только у них мог советский офицер позаимствовать эти лихости. И был несколько разочарован, услышав про Эстонию, что, впрочем, не исключало службы у поляков. Тогда же и озадачил хороший ровный загар: нет, даже в середине июня на балтийском побережье эту смуглость не получишь. Русскость в лице, именно русскость, когда на ум приходят картины Васнецова или Кустодиева, когда видишь себя почему-то на высоком берегу Волги перед синей мглой засыпающей реки. Улицу Куйбышева майор назвал «Ильинкой», но ведь многие москвичи так вот, постаринному, именуют ее. Не первая, но и не последняя странность, слишком много странностей — это сейчас припоминается. О пенсии Савкин почти не говорил, конверт протянул — и забыл о нем, бегло изложив суть претензий. Повел речь о Большом театре. Правда, сам Алабин дал повод, сказав, что приезжему офицеру администраторы театров всегда найдут билеты. И вновь майор выразился необычно: «знаменитый Большой» — так сказал он. А советский человек не считает Большой театр «знаменитым», такое само собой подразумевается. Удивительно: майор знал, что в здании Министерства были когда-то торговые ряды. И — речь. Вполне русская речь, русские слова, но с едва уловимым акцентом. Каким? Не латышский распев, не присущая эстонцам задержка на согласных, и что-то неладное с ударениями: они будто вдогонку ставились, отчего и речевой лад казался иноземным.

Тогда, в кабинете, Алабин наугад взял один из документов, что в конверте майора, и «мокнутия» сразу подсказали ему: фальшивка. Была возможность изучить все справки и фальшивки странного майора. Предшественник Алабина использовал метод, не очень-то украшавший службу, зато чрезвычайно эффективный. Когда жалобщик или домогатель начинал предъявлять сомнительные справки, Алабин ногою давил на кнопку звонка под столом, приводя в боевую готовность секретаря и все машбюро. Тут же звонил телефон, якобы от генерала, и Алабин, как бы спеша по вызову начальства, «случайно» прихватывал вместе с грудой личных дел и подозрительные документы. Натасканные